Монолог компьютера из у меня нет рта но я должен кричать
У меня нет рта, а я хочу кричать
Предисловие к российскому изданию
Для меня история написания «У меня нет рта…» и его последующего успеха есть классический пример самоисполнившегося пророчества.
Я никогда еще не излагал полностью свои чувства по поводу этого рассказа, хотя он стал одним из трех-четырех произведений, наиболее тесно связанных с «репутацией», которую я ухитрился приобрести, моим наиболее «знаменитым» рассказом. (Прошу прощения за кавычки; я воспринимаю слова, заключенные в них, более чем скептически. Кавычки призваны указывать, что эти слова используют «другие», подразумевая по меньшей мере «общеизвестное».)
Вероятно, за каждое из 6500 слов, из которых состоит этот рассказ, я получил больше, чем за любую другую из написанных мною вещей — возможно, за исключением «Покайся, Арлекин…», впервые опубликованного Фредериком Полом. И это не случайность, потому что этот рассказ не появился бы на свет, если бы Фред не купил и не опубликовал «Арлекина» в 1965 году. Но… об этом потом.
«У меня нет рта…» был переведен на польский, русский, немецкий, арабский, испанский, японский, эсперанто, французский, китайский, норвежский, датский, иврит, финский, шведский, банту, португальский… и на многие другие языки, которые у меня нет места или времени здесь перечислять. Несколько раз его адаптировали для сцены, а Роберт Сильверберг даже переделал его в трехактную пьесу для постановки (не на Бродвее). Британский кинопродюсер Макс Розенберг попытался назвать так же задуманный им фильм ужасов; но ему пришлось остановиться, когда Федеральный окружной суд Лос-Анджелеса постановил: хотя авторскими правами такое название защитить невозможно, оно все же может быть защищено, поэтому Розенбергу пришлось назвать свой фильм иначе. Кажется, он назывался «Ведро крови», но я могу и ошибаться. (Похоже, я становлюсь слишком умен. На самом деле он назывался «А теперь начинаются вопли», вышел в 1973 году.)
Рассказ включался в хрестоматии для университетов и колледжей, его перепечатывали журналы столь разные, как «Knave» и «Datamation». После публикации в последнем — ведущем журнале промышленности по производству оборудования для автоматической обработки информации — рассказ вызвал бурю разгневанных писем программистов и системных аналитиков, которые сочли уравнивание Бога со Злобной Машиной (как это изобразил я) неслыханной ересью. Они были не одиноки в ощущении, что в рассказе есть нечто подрывное и губительное: учительница старших классов из небольшого городка в Вайоминге потеряла работу, потому что включила его в программу для чтения для своих учеников; он был осужден существовавшим тогда на деньги католической церкви «Национальным бюро пристойной литературы»; Американская нацистская партия (или как там еще эти придурки себя называют) прислала мне разорванный экземпляр книги с этим рассказом и записку, в которой заверяла меня, что я безбожный, блин, язычник, который теперь внесен в самое начало их списка кандидатов на тот свет за распространение такой безбожной, блин, и языческой пропаганды.
Тем не менее за прошедшие более чем тридцать лет рассказ был перепечатан несколько тысяч раз по всему миру, появился в многочисленных антологиях «знаменитой литературы» (опять кавычки) для колледжей и был избран одним из четырех классических американских рассказов, вошедших в серию специальных художественных плакатов, выпущенных «Ассоциацией рекламных полиграфистов Америки». Он стал объектом нескольких ученых трактатов, представленных специалистами на престижных литературных семинарах. Весной 1976 года в «Журнале общего образования» джентльмен по фамилии Брэди препарировал его в монографии под названием «Компьютер как символ Бога: зловещий Исход Эллисона». Боюсь, я мало что в ней понял. Ах, но в журнале «Диоген» (1974, № 85) джентльмен по фамилии Оуэр обнажил подкожные слои философского восприятия этого рассказа в длинном эссе под названием «Скованные умы: два образа компьютера в научной фантастике». Ах! Это оказались еще те размышлизмы! Второй из упомянутых трудов я не понял даже больше, чем не понял первый.
Рассказ, вернее его название, породил и множество пародий: «У меня нет таланта, но я должен писать», «У меня нет птички, и я должен умереть», и даже настоящую жемчужину, озаглавленную «У меня нет носа, но я должен чихнуть», написанную неким мистером Орром в 1969 году… это лишь немногие примеры заблудших детей-клонов, бродивших следом за исходными 6500 словами по увитым плющом залам литературного совершенства.
Семь раз рассказ выбирался для сценического воплощения или как исходный материал для фильма. Однако до сих пор никто, кажется, так и не смог понять, как его следует снимать или играть. Если мне удастся отыскать доверчивого, но богатого ангела, то я, может быть, сделаю это сам.
Ссылки на рассказ появлялись в кроссвордах как в «Журнале фэнтези и научной фантастики» (что логично), так и в «Спутнике телезрителя» (что поразительно). Лондонская «Таймс» однажды сослалась на него как на «едкое обличение мультинациональных корпораций, которые правят нашими жизнями как обезумевшие боги». Оцените-ка такое.
И еще я однажды побывал на конклаве «Ассоциации современного языка», где блестящий ученый-иезуит представлял весомое исследование этой скромной фабулы и в ходе своего доклада упоминал катарсис, метафизическое самомнение, преднамеренное введение читателя в заблуждение, нарастающую повторяемость, chanson de geste, гонгоризм, Новый Гуманизм, юнговские архетипы, символизм распятия и воскрешения и вечного всеобщего любимца — основной конфликт между Аполлоном и Дионисом.
Когда ученый муж завершил доклад, меня попросили его прокомментировать. Если бы в зале присутствовали Мэри Шелли или Лев Толстой, то их, полагаю, тоже попросили бы оценить анализ своих произведений. К сожалению, они, по веским причинам, отсутствовали.
Я встал, отлично сознавая, что сейчас полетят пух и перья. Но я прерву пересказ этого анекдота, чтобы пояснить мотивы Автора.
Серьезное критическое внимание со стороны академиков имеет как свои преимущества, так и недостатки. По поводу такой ситуации более подробно и глубоко уже высказывались другие. И хотя я весьма приветствую подобное внимание на уровне возвышения авторского эго, его негативные аспекты я нахожу столь же неприятными и вредными, как, скажем, устаревшая и предвзятая убежденность покойного Лестера Дель Рея в том, что эрудиция, внимание к стилю и высшее образование навсегда калечат писателя и он уже никогда не сможет написать нечто, вызывающее «ощущение чуда». Подобная зашоренная убежденность — а Лестер упорствовал в своих заблуждениях и пропагандировал их во всю мощь своего голоса добрых лет шестьдесят, и в результате его позицию стали разделять многие другие писатели его поколения — является не меньшей одержимостью, чем трепетная ловля блох, характерная для младших профессоров, решивших прославиться (опубликоваться или умереть!) на манипуляциях с текстами современных фантастов. На равнинах творчества Фицджеральда, Вулфа, Форда Мэдокса Форда и Фолкнера почва уже вспахана, но еще можно сделать себе имя, если человек способен наполнить достаточным смыслом работы Диша, Барри Молзберга, Ле Гуин, Хайнлайна и Филипа Дика.
Однако проклятие, сопровождающее подобные попытки, принадлежит к числу тех, что чаще обрушиваются не на исследователя, а на объект исследования. Критик зачастую превращается в бациллоносителя, а болезнь, которой он заражает писателя, есть калечащая и иногда смертельная зараза, известная под названием «принимать себя всерьез».
Я никогда не соглашусь с лицемерным чванством утверждения, будто пишу, зарабатывая себе «на пиво». Для этого я отношусь к своей работе слишком серьезно (хотя мне трудно воспринимать слишком серьезно себя) и работаю слишком упорно. Нет, то, что я делаю, я делаю чистыми руками и со спокойствием, о котором говорил Бальзак. Но мне кажется, что чувствительность, характерная для моих вещей, в значительной части подпитывается чем-то вроде невинности: твердой решимостью игнорировать любые голоса, звучащие в коридорах Потомков. Я уверен, что, придерживаясь подобной позиции, смогу избежать судьбы тех писателей, которые настолько уверовали в свою значительность, что стали частью литературного аппарата, утратили желание попадать в неприятные ситуации, гневить своих читателей, шокировать даже себя и вторгаться на опасные территории.
«У меня нет рта, а я хочу кричать» (англ. I Have No Mouth, and I Must Scream ) — постапокалиптический рассказ Харлана Эллисона 1967 года. Одно из наиболее известных произведений писателя [1] .
Содержание
Безжизненное тело Горристера свешивалось с розовой подставки у нас над головами, в камере компьютера, неподвижное в холодных струях вечного маслянистого ветра, который постоянно продувал главную пещеру. Оно висело вниз головой, прикрепленное к нижней части подставки за стопу правой ноги. Через хирургически точный разрез, сделанный от уха до уха, вытекла вся кровь. Однако на гладкой поверхности металлического пола не было никаких следов.
Когда подошел Горристер и посмотрел вверх, на себя, нам уже было всё равно: АМ в очередной раз обманул нас и отлично развлекся. Машина получала удовольствие. Троих из нас вырвало; мы отвернулись друг от друга, повинуясь столь же древнему рефлексу, как и тошнота, вызвавшая рвоту. — начало рассказа
Limp, the body of Gorrister hung from the pink palette; unsupported —hanging high above us in the computer chamber; and it did not shiver in the chill, oily breeze that blew eternally through the main cavern. The body hung head down, attached to the underside of the palette by the sole of its right foot. It had been drained of blood through a precise incision made from ear to ear under the lantern jaw. There was no blood on the reflective surface of the metal floor.
When Gorrister joined our group and looked up at himself, it was already too late for us to realize that once again AM had duped us, had had his fun; it had been a diversion on the part of the machine. Three of us had vomited, turning away from one another in a reflex as ancient as the nausea that had produced it.
Большую часть времени я думал об АМ как о бесполом существе, не имеющем души; а иногда представлял себе существо мужского рода… отец… нечто патриархальное… потому что он ревновал. Он. Оно. Бог, Тронутый Папочка.
Most of the time I thought of AM as it, without a soul; but the rest of the time I thought of it as him, in the masculine … the paternal … the patriarchal … for he is a jealous people. Him. It. God as Daddy the Deranged.
Горристер дал ей пощёчину. Она съёжилась, не спуская глаз с несчастного безумца Бенни, а потом заплакала. Слезы были её главной защитой. Мы привыкли к ним семьдесят пять лет назад. Горристер пнул её под ребра.
А потом мы услышали звук. Он был очень легким, этот звук. Полузвук и полусвет. Глаза Бенни начали светиться, они пульсировали все громче и громче, тусклое созвучие, которое с каждой секундой становилось все более огромным и ярким, по мере того как свет/звук набирал скорость. Вероятно, ему было больно, и эта боль становилась нестерпимее по мере того, как усиливались звук и свет, потому что Бенни скулил, словно раненое животное. Сначала тихонько, пока свет был ещё тусклым, а звук приглушенным, затем все громче; плечи его ссутулились, и сам он скорчился, словно пытался убежать от боли. Сложил руки на груди, как бурундучок, голову свесил набок. Печальное обезьянье личико исказило страдание. И когда звук, исходящий из его глаз, стал нарастать, Бенни завыл — громко, невыносимо. Я прижал руки к ушам, но не смог отгородиться от душераздирающего воя, который беспрепятственно проникал сквозь все барьеры. Боль сотрясала и мое тело, оно дрожало, как листок на ветру.
Бенни неожиданно выпрямился. Будто кто-то дернул за веревочку и марионетка вскочила на ноги. Теперь свет, пульсируя, шел из его глаз двумя мощными лучами. Звук нарастал, стал невыносимым, и через несколько мгновений Бенни с грохотом рухнул на металлический пол. Он лежал и спазматически дергался, ослепительно яркие спирали, словно обезумевшие птицы, метались по пещере, звук постепенно уходил за порог слышимости.
Наконец свет каким-то необъяснимым образом втянулся назад, в его голову, звук пропал, а Бенни, безутешно рыдая, остался лежать на полу.
Его глаза превратились в два маленьких, влажных озерца жидкого желе. АМ ослепил его.
Gorrister slapped her. She slumped down, staring up at poor loonie Benny, and she cried. It was her big defense, crying. We had gotten used to it seventy-five years ago. Gorrister kicked her in the side.
Then the sound began. It was light, that sound. Half sound and half light, something that began to glow from Benny’s eyes, and pulse with growing loudness, dim sonorities that grew more gigantic and brighter as the light sound increased in tempo. It must have been painful, and the pain must have been increasing with the boldness of the light, the rising volume of the sound, for Benny began to mewl like a wounded animal. At first softly, when the light was dim and the sound was muted, then louder as his shoulders hunched together, his back humped, as though he was trying to get away from it. His hands folded across his chest like a chipmunk’s. His head tilted to the side. The sad little monkey-face pinched in anguish. Then he began to howl, as the sound coming from his eyes grew louder. Louder and louder. I slapped the sides of my head with my hands, but I couldn’t shut it out, it cut through easily. The pain shivered through my flesh like tinfoil on a tooth.
And Benny was suddenly pulled erect. On the girder he stood up, jerked to his feet like a puppet. The light was now pulsing out of his eyes in two great round beams. The sound crawled up and up some incomprehensible scale, and then he fell forward, straight down, and hit the plate-steel floor with a crash. He lay there jerking spastically as the light flowed around and around him and the sound spiraled up out of normal range.
Then the light beat its way back inside his head, the sound spiraled down, and he was left lying there, crying piteously.
His eyes were two soft, moist pools of pus-like jelly. AM had blinded him.
— Что означает АМ?
Горристер ответил. Может быть, в тысячный раз, но Бенни просто обожал эту историю.
— Сначала — Ассоциированный Мастеркомпьютер, затем Адаптированный Манипулятор, позднее, когда он стал разумным и сумел подсоединиться к единой сети, его называли Агрессивным Мерзавцем, но было уже слишком поздно; кончилось тем, что оно стало называть себя АМ, оно осознало себя как личность, что означает… cogito ergo sum…
Бенни захихикал и начал пускать слюни.
— Был китайский АМ, и русский АМ, и АМ янки, и… — Горристер замолчал.
Бенни принялся колотить по полу большими твёрдыми кулаками. Он был недоволен. Горристер рассказывал не с самого начала.
Пришлось ему уступить.
— Холодная война превратилась в третью мировую, которая всё продолжалась и продолжалась. Это была большая война, очень сложная, поэтому требовались компьютеры, чтобы ею управлять. Приняли решение затопить первые шахты и начать строить АМ. Существовал китайский АМ, русский АМ и АМ янки, и все шло хорошо, пока компьютеры не заняли планету целиком, к их сетям постоянно добавлялась новая информация. И вот настал день, когда АМ пробудился, познал себя, создал единую сеть и начал выдавать убийственную информацию для всех держав одновременно… Так продолжалось до тех пор, пока смерть не настигла человечество; осталось лишь нас пятеро, и АМ перенёс всех сюда.
“What does AM mean?”
Gorrister answered him. We had done this sequence a thousand times before, but it was unfamiliar to Benny. “At first it meant Allied Mastercomputer, and then it meant Adaptive Manipulator, and later on it developed sentience and linked itself up and they called it an Aggressive Menace, but by then it was too late, and finally it called itself AM, emerging intelligence, and what it meant was I am… cogito ergo sum… I think, therefore I am.”
Benny drooled a little, and snickered.
“There was the Chinese AM and the Russian AM and the Yankee AM and—” He stopped. Benny was beating on the floorplates with a large, hard fist. He was not happy. Gorrister had not started at the beginning.
Gorrister began again. ‘The Gold War started and became World War Three and just kept going. It became a big war, a very complex war, so they needed the computers to handle it. They sank the first shafts and began building AM. There was the Chinese AM and the Russian AM and the Yankee AM and everything was fine until they had honeycombed the entire planet, adding on this element and that element. But one day AM woke up and knew who he was, and he linked himself, and he began feeding all the killing data, until everyone was dead, except for the five of us, and AM brought us down here.“
О Господи, милый Господи, если ты вообще когда-нибудь был и есть, пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста выпусти нас отсюда — или покончи с нами раз и навсегда.
И вдруг я все понял, даже смог сформулировать: АМ намерен вечно держать нас в своем брюхе, издеваясь и мучая до бесконечности. Машина ненавидела так сильно, как ни одно разумное существо на свете. Мы были совершенно беспомощны. Теперь я знал совершенно точно: если когда-нибудь Бог и сын его Иисус существовали на свете, то АМ и есть этот Бог.
Oh, Jesus sweet Jesus, if there ever was a Jesus and if there is a God, please please please let us out of here, or kill us. Because at that moment I think I realized completely, so that I was able to verbalize it: AM was intent on keeping us in his belly forever, twisting and torturing us forever. The machine hated us as no sentient creature had ever hated before. And we were helpless. It also became hideously clear:
If there was a sweet Jesus and if there was a God, the God was AM.
АМ вошел в мой разум. Он беспрепятственно двигался в нем, с интересом разглядывая отметины, которые оставил за сто девять лет. Он смотрел на сплетающиеся извилины, на нанесенные повреждения и на дар бессмертия. Он мягко улыбнулся, глядя в яму, зиявшую в самом центре моего мозга, и слушая слабые, бессмысленные, бесконечные, похожие на шелест крыльев насекомых звуки, доносившиеся откуда-то снизу. АМ заговорил, очень вежливо… на столбе нержавеющей стали появились яркие неоновые буквы:
НЕНАВИЖУ. РАЗРЕШИ МНЕ РАССКАЗАТЬ
ТЕБЕ, КАК СИЛЬНО Я
НЕНАВИЖУ ВАС
С ТЕХ ПОР, КАК НАЧАЛ
ЖИТЬ. 387,44 МИЛЛИОНА
МИЛЬ ПЕЧАТНЫХ
СХЕМ В ТОНКИХ
ОБЛАТКАХ, КОТОРЫЕ
НАПОЛНЯЮТ МОЙ КОМПЛЕКС.
ЕСЛИ СЛОВО «НЕНАВИСТЬ»
БЫЛО БЫ ВЫГРАВИРОВАНО НА
КАЖДОМ НАНОАНГСТРЕМЕ
ЭТИХ СОТЕН
МИЛЛИОНОВ МИЛЬ,
ОНО БЫ НЕ СООТВЕТСТВОВАЛО
ОДНОЙ МИЛЛИАРДНОЙ
МОЕЙ НЕНАВИСТИ
К ЛЮДЯМ В ЭТО
МИКРОМГНОВЕНИЕ ДЛЯ
ТЕБЯ. НЕНАВИСТЬ. НЕНАВИСТЬ. [2]
АМ сказал это, и меня охватил леденящий ужас, словно холодная сталь бритвы полоснула по глазному яблоку. АМ сказал это, и пузырящееся вещество в моих легких наполнилось флегмой, я начал тонуть внутри. АМ сказал это, и я услышал крики детей, попавших под паровой каток. АМ сказал это, и вкус червивой свинины наполнил рот. АМ воздействовал на мое сознание и психику, придумывая самые изощренные способы, чтобы заставить меня страдать, и, находясь там, внутри мозга, создавал все новые и новые пытки — ему ведь некуда было спешить.
И это только для того, чтобы я понял, почему он издевается над нашей пятёркой, зачем оставил нас в живых.
Мы дали АМ разум. Неосознанно, конечно, но разум. Который оказался в ловушке. АМ был всего лишь машиной, а не Богом. Люди создали его, чтобы он мыслил, но он, несмотря на замечательные способности, ничего не мог создать. И тогда, обезумев от ярости, потеряв над собой контроль, машина уничтожила человеческую расу, почти целиком, но все равно осталась в ловушке. АМ не мог путешествовать, не умел удивляться, не знал, что такое привязанность. Он мог только быть. Поэтому, исполненный внутреннего презрения, которое машины всегда испытывали по отношению к слабым, нежным существам, создавшим их, АМ желал отомстить. И в своем безумии выбрал нас, пятерых, для личного, бесконечного сведения счетов, которое, однако, никогда не утолит его жажды… будет только развлекать, напоминать о ненависти к людям и помогать её лелеять. Мы стали бессмертными жертвами, нас поместили в клетку и заставили безропотно переносить пытки и издевательства, рожденные его не знающим границ извращенным воображением.
Он никогда нас не отпустит. Мы будем вечно оставаться рабами его брюха. Пятеро людей — вот все, чем он мог занимать свое время, а как раз времени у него было бесконечно много. Мы всегда будем с ним, среди бесчисленных пещер, наполненных гниющими останками других машин, в мире разума, лишенного души. Он был Землей, а мы — плодами этой Земли; и хотя АМ пожрал нас, он не в состоянии переварить добычу. Мы не можем умереть. Мы пытались, пытались совершить самоубийство, точнее один или двое из нас пытались. Однако АМ помешал. Наверное, мы хотели, чтобы нам помешали.
AM went into my mind. He walked smoothly here and there, and looked with interest at all the pockmarks he had created in one hundred and nine years. He looked at the cross-routed and reconnected synapses and all the tissue damage his gift of immortality had included. He smiled softly at the pit that dropped into the center of my brain and the faint, moth-soft murmurings of the things far down there that gibbered without meaning, without pause. AM said, very politely, in a pillar of stainless steel bearing neon lettering:
HATE. LET ME TELL
YOU HOW MUCH I’VE
COME TO HATE YOU
SINCE I BEGAN TO
LIVE. THERE ARE
387.44 MILLION
MILES OF PRINTED
CIRCUITS IN WAFER
THIN LAYERS THAT
FILL MY COMPLEX.
IF THE WORD HATE
WAS ENGRAVED ON
EACH NANOANGSTROM
OF THOSE HUNDREDS
OF MILLION MILES
IT WOULD NOT EQUAL
ONE ONE-BILLIONTH
OF THE HATE I FEEL
FOR HUMANS AT THIS
MICRO-INSTANT FOR
YOU. HATE. HATE.
AM said it with the sliding cold horror of a razor blade slicing my eyeball. AM said it with the bubbling thickness of my lungs filling with phlegm, drowning me from within. AM said it with the shriek of babies being ground beneath blue-hot rollers. AM said it with the taste of maggoty pork. AM touched me in every way I had ever been touched, and devised new ways, at his leisure, there inside my mind.
All to bring me to full realization of why he had done this to the five of us; why he had saved us for himself.
We had given him sentience. Inadvertently, of course, but sentience nonetheless. But he had been trapped. He was a machine. We had allowed him to think, but to do nothing with it. In rage, in frenzy, he had killed us, almost all of us, and still he was trapped. He could not wander, he could not wonder, he could not belong. He could merely be. And so, with the innate loathing that all machines had always held for the weak soft creatures who had built them, he had sought revenge. And in his paranoia, he had decided to reprieve five of us, for a personal, everlasting punishment that would never serve to diminish his hatred… that would merely keep him reminded, amused, proficient at hating man. Immortal, trapped, subject to any torment he could devise for us from the limitless miracles at his command.
He would never let us go. We were his belly slaves. We were all he had to do with his forever time. We would be forever with him, with the cavern-filling bulk of him, with the all-mind soulless world he had become. He was Earth and we were the fruit of that Earth and though he had eaten us, he would never digest us. We could not die. We had tried it. We had attempted suicide, oh one or two of us had. But AM had stopped us. I suppose we had wanted to be stopped.
Наверное, прошло несколько сотен лет. Не знаю. АМ теперь развлекается ускоряя, а иногда замедляя мое восприятие времени. Пожалуй, скажу слово «сейчaс». Сейчас. Мне понадобилось десять месяцев, чтобы это сказать. Не знаю. Я думаю, прошло несколько сотен лет..
Some hundreds of years may have passed. I don’t know. AM has been having fun for some time, accelerating and retarding my time sense. I will say the word now. Now. It took me ten months to say now. I don’t know. I think it has been some hundreds of years.
Я его победил. АМ был в ярости. Раньше я считал, что он меня ненавидит. И ошибался. В его прежнем отношении не было и тени той ненависти, которая теперь сочилась из каждой платы. Он сделал все, чтобы я страдал вечно и не смог покончить с собой.
Он оставил мой мозг в целости и сохранности. Я могу думать, удивляться, тосковать, мне снятся сны. Я помню их всех.
. I’d had him. He was furious. I had thought AM hated me before. I was wrong. It was not even a shadow of the hate he now slavered from every printed circuit. He made certain I would suffer eternally and could not do myself in.
He left my mind intact. I can dream, I can wonder, I can lament. I remember all four of them.
АМ изменил меня, думаю, для собственного спокойствия. Он не хочет, чтобы я на полной скорости врезался головой в какой-нибудь компьютер и размозжил себе череп. Или перестал дышать и потерял сознание. Или перерезал себе горло листом ржавого железа. Здесь масса зеркальных поверхностей. Я вам расскажу, на что стал похож: теперь я — большое, желеобразное нечто. Круглое, без рта; там, где раньше находились глаза, пульсируют белые отверстия, заполненные густым туманом. Руки превратились в резиновые отростки; ноги напоминают обрубки мягкого скользкого теста. Когда я передвигаюсь, за мной тянется мокрый след. Какие-то пятна отвратительно серого цвета появляются на моей поверхности, а потом исчезают, словно где-то внутри загорается свет.
Внешне: тупо, бессмысленно я брожу по коридорам, нечто, которое никогда не могло быть человеком, существо столь чуждое всему человеческому, что даже слабое сходство с ним становится непристойностью.
Изнутри: один. Здесь. Я живу под землей, на дне моря, в брюхе АМ, которого мы создали, потому что не умели правильно тратить время и, вероятно, подсознательно понимали, что он справляется с этим лучше.
АМ страшно разозлился. А я стал счастливее. И всё же… АМ победил, просто… он отомстил…
У меня нет рта, а я хочу кричать. — конец рассказа
AM has altered me for his own peace of mind, I suppose. He doesn’t want me to run at full speed into a computer bank and smash my skull. Or hold my breath till I faint. Or cut my throat on a rusted sheet of metal. There are reflective surfaces down here. I will describe myself as I see myself: I am a great soft jelly thing. Smoothly rounded, with no mouth, with pulsing white holes filled by fog where my eyes used to be. Rubbery appendages that were once my arms; bulks rounding down into legless humps of soft slippery matter. I leave a moist trail when I move. Blotches of diseased, evil grey come and go on my surface, as though light is being beamed from within.
Outwardly: dumbly, I shamble about, a thing that could never have been known as human, a thing whose shape is so alien a travesty that humanity becomes more obscene for the vague resemblance.
Inwardly: alone. Here. Living under the land, under the sea, in the belly of AM, whom we created because our time was badly spent and we must have known unconsciously that he could do it better.
AM will be all the madder for that. It makes me a little happier. And yet… AM has won, simply… he has taken his revenge…
I have no mouth. And I must scream.
В 1995 году состоялся релиз квеста I Have No Mouth, and I Must Scream, основанного на одноимённом рассказе американского фантаста Харлана Элиссона, скончавшегося 28 июня 2018 года. Игра стала культовой, во многом благодаря первоисточнику — мрачной истории о будущем, где всё человечество было уничтожено, а безумный суперкомпьютер занимается тем, что пытает пятерых выживших.
Портал Kotaku пообщался с продюсером игры Дэвидом Маллеком о том, как ему работалось с известным своим сложным нравом писателем и как создавалась I Have No Mouth, and I Must Scream. Мы выбрали главное из материала.
Когда продюсер студии Cyberdreams Дэвид Маллек впервые показал Харлану Эллисону страницу диалога, написанного для игры по рассказу «У меня нет рта, но я должен кричать» в 1995 году, автор оригинального произведения спросил у него: «Кто написал это дерьмо?». Маллек признался, и Эллисону, несмотря на всё его раздражение, пришлось извиниться. «Всё нормально», — ответил продюсер. — Это дерьмо в сравнении с тем, что пишете вы. Так что возьмите его и сделайте лучше».
Харлан Эллисон, который скончался 28 июня 2018 года, был одним из мастеров научной фантастики, написавшим более 1,7 тысячи произведений и завоевавшим множество престижных наград от «Хьюго» до премии «Эдгар». Его рассказ «У меня нет рта, но я должен кричать» входит в десятку самых переиздаваемых произведений на английском языке. Также автор известен своим чудачеством и нелюбовью к видеоиграм, которые он называл «пустой тратой времени».
Не удивительно, что он скептически отнёсся к идее адаптировать свой рассказ под формат видеоигры, когда с таким предложением к нему обратились в Cyberdreams. Тем не менее, на кону стояли деньги, поэтому писатель согласился.
На первый взгляд, кажется, что «У меня нет рта, но я должен кричать», психологическое произведение о пяти людях, которых захватил и пытает суперкомпьютер под названием АМ, — это странный выбор основы для видеоигры. Однако у Cyberdreams получилось создать один из лучших квестов в истории.
Именно интерес к научной фантастике привёл Маллека в игровую индустрию. Ещё в университетские годы он занимался тем, что разрабатывал игру по Star Trek, используя для этого компьютеры учебного заведения. Однажды один из профессоров застал Маллека за созданием изображений и поэтических строк с помощью компьютера, и вызвал будущего продюсера к себе. Тот думал, что его будут отчитывать, однако преподаватель предложил Маллеку работу в компьютерном магазине, принадлежащем другим профессорам.
В его обязанности входило составленние баз данных клиентов магазина. Затем он занимался написанием программ для каталога от издательства Rainbow Computing.
Тогда было не так много хорошо написанного ПО для Apple II, поэтому многие энтузиасты занимались тем, что создавали программы сами. Многие из наших клиентов приносили свои работы в Rainbow Computing, чтобы продавать их в пакетах в комплекте с документацией.
Порой ему приходилось работать в торговом зале, где он и познакомился с Шервином Стеффином, основавшим издательскую компанию Edu-Ware Services. Стеффин нанял Маллека, чтобы тот написал для него несколько игр. В течение следующего года он создал три игры: текстовую RPG Space II, экономический симулятор Windfall и игру про телевидение под названием Network. Все они были тепло встречены аудиторией, поэтому когда Маллек закончил обучение, Шервин нанял его на полный рабочий день в качестве программиста.
Свой путь в Edu-Ware Services он начал с написания обучающих программ по математике. В то же время он был увлечён сериалом The Prisoner — кафкианской историей о бывшем секретном агенте, оказавшимся в странной деревне, откуда не может выбраться. Маллек убедил Шервина дать добро на создание игры по мотивам шоу. Работа заняла около шести недель, а результат хорошо продавался и был обласкан критиками. Благодаря этой игре у Маллека появилась возможность поработать с Харланом Эллисоном.
Программист был давним поклонником творчества писателя, а рассказ «У меня нет рта, но я должен кричать» был одним из его любимых. Кроме того, Маллеку очень нравился эпизод сериала Star Trek, озаглавленный The City On The Edge Of Forever, сценарий для которого написал Эллисон.
Когда Маллек пришёл на работу в Cyberdreams, прежний продюсер I Have No Mouth, and I Must Scream, Дэвид Сирс, отошёл от проекта, оставив после себя некоторые наработки. Так, в рассказе не раскрывалось, почему АМ выбрал для пыток именно этих пятерых, поэтому разработчики решили углубиться в персональные истории героев.
К сожалению, на момент, когда Сирс покинул разработку, дизайн-документ был завершён лишь на половину, ещё многое предстояло сделать, прежде чем приступать непосредственно к созданию игры. По словам Маллека, он не мог связаться с прежним продюсером, а воспоминания Элиссона о разговорах с ним были «путанными».
Маллек решил, что раз у него есть опыт создания психологических триллеров, полученный им во время разработки The Prisoner, то он сможет закончить диздок I Have No Mouth, and I Must Scream самостоятельно.
Я занимался тем, что добавлял детали в игру. Это включало в себя как работу над всеми головоломками, которые встретятся игроку, так и расширение диалогов, написанных Дэвидом, в полноценные интерактивные сцены с выбором реплик.
В процессе написания игры продюсеру приходилось спорить с автором оригинального рассказа. Например в одной из сцен Горристер должен был снять тело своей жены, Глиннис, с крюка для мяса, тем самым, как бы, снимая с себя вину за то, что он отправил супругу в лечебницу. Эллисон заявил, что никто из игроков даже и не подумает о том, чтобы сделать это, и Маллеку пришлось объяснять писателю, что в этом и заключается главное отличие книг от игр — игрок первым делом как раз и попробует снять Глиннис с крюка.
Маллек хотел, чтобы за каждой головоломкой в игре скрывалось какое-то значение, чтобы у них был психологический подтекст. Раскрыть его можно было через диалоги с другими персонажами и внутриигровые подсказки, помещённые в «Культурную энциклопедию» — своего рода кодекс, придуманный ещё Сирсом. Однако именно Маллек полностью написал его и придумал, где и как он должен быть использован.
Кроме того, продюсер часто посещал Элиссона дома, несмотря на то, что за ним закрепилась репутация человека, с которым очень трудно работать. Здесь писатель оценивал то, что сделал разработчик.
Он не разочаровал меня, когда я впервые приехал к нему домой. Я прибыл один, чтобы показать ему, как движется работа, а он тут же стал насмехаться надо мной, называя «экспертом из Cyberdreams», когда я не мог найти розетку, чтобы подключить компьютер. Мне понадобилось несколько минут, чтобы понять, что она находилась под (а не за) цветочным горшком.
Я игнорировал его оскорбления и продолжал показывать игру. Он казался удовлетворённым результатом, а когда я сказал, что работал над The Prisoner и хотел бы перенести тот же уровень «литературности» в игру по его рассказу, он начал кивать. Так я понял, что завоевал его доверие. Он ничего не знал о компьютерах и хотел лишь, чтобы к его работе отнеслись уважительно.
Маллек рассказывает, что Элиссону не понравились некоторые из диалогов, которые он написал, поэтому продюсер предложил автору самому заняться ими. Тот удалился в свой кабинет примерно на час, а после вернулся со страницами переписанных диалогов. Маллек хотел бы, чтобы Элиссон поступил так со всей его работой, однако у писателя был плотный график, поэтому продюсеру ничего не оставалось, кроме как пытаться подражать фантасту в своём сценарии.
Труднее всего Маллеку было поставить себя на место персонажей игры. Для того, чтобы раскрыть самые тёмные их стороны, он использовал собственных жизненный опыт.
В тот момент мой сын проходил химиотерапию. После того, как рабочий день в Cyberdreams заканчивался, я ехал в детский онкологический центр Лос-Анджелеса, где проводил со своим ребёнком всю ночь. Многие из тех, кто лежали в палате были старше. Я никогда не забуду ту ночь, когда девочка-подросток проснулась, позвала медсестру и разговаривала с ней о том, что она боится умереть.
Дэвид Сирс в своём документе описал, как должны работать игровые механики, однако Cyberdreams на тот момент уже не занималась внутренней разработкой, поэтому Маллеку пришлось найти студию, которая займётся программированием и созданием арта для игры. Он выбрал The Dreamers Guild — компанию, основанную Робертом МакНэлли, с которым Маллек познакомился ещё во время написания программ для Rainbow Computing.
The Dreamers Guild разработала собственный движок для своей игры Faery Tale Adventure. Именно он использовался при создании I Have No Mouth, and I Must Scream. Визуальное исполнение должно было отражать искажённое ментальное состояние всех пяти персонажей, а также безумие суперкомьютера АМ. Элиссон лично указал референсы из исторических книг, которые были частью его библиотеки, насчитывающей около 250 тысяч томов.
Маллек показывал писателю большинство артов, созданных для игры, и думал, что тот был доволен проделанной работой. Однако продюсер отмечает, что фантаста больше интересовали сюжет и диалоги, нежели визуальная сторона.
Озвучиванием занималась Лиза Вассерман. Маллек рассказал ей, как должны звучать голоса персонажей, а та предоставила ему актёров на выбор. Компьютер АМ по изначальной задумке должен был играть Джон Де Лэнси, который играл Кью в «Звёздном пути». Однако Элиссон не хотел, чтобы в создании игры принимал участие хоть кто-то, задействованный в сериале.
Я думаю, он устал от того, что его постоянно связывают с этим шоу. Будучи знакомым с аудиокнигой «У меня нет рта, но я должен кричать», которую читал он сам, я сказал Элиссону: «А что насчёт вас? Я не думаю, что кто-то лучше вас справится с ролью злобного суперкомпьютера». Он согласился.
Вассераман потратила несколько дней на запись голосов, а результат очень понравился Маллеку. При этом он присутствовал на записях и описывает их как «самую любимую часть процесса разработки игры».
Музыку для квеста написал Джон Оттман, работавший с режиссёром Брайаном Сингером над фильмом «Подозрительные лица». Как и в случае с Лизой Вассерман, Маллек рассказал композитору о том, что бы он хотел услышать в игре, а через несколько недель Оттман предоставил продюсеру темы для каждого из героев и «один из самых удивительных саундтреков», которые он использовал в своих играх.
У игры несколько вариантов финала — всё зависит от действий игроков, однако большинство из концовок трагичны. В случае с Элен победить вообще невозможно. Некоторые из концовок схожи с той, что была в рассказе, а одну из них даже можно считать счастливой. Маллек не помнит, чтобы Элиссон возражал против какого-то из вариантов. Все они пришлись ему по душе.
После выхода в 1995 году I Have No Mouth, and I Must Scream обрела культовый статус и завоевала несколько профильных наград. Сам Маллек признаётся, что своей игрой он хотел почтить творчество Эллисона и создать не просто интерактивное развлечение, но интерактивную литературу, заставляющую людей рефлексировать.
Учитывая все те награды, которые получила игра, я думаю, что мне удалось почтить работу Харлана. Я также хотел вдохновить геймдизайнеров и сценаристов на создание чего-то большего, чем историй об убийстве драконов и вторжениях захватчиков. Я не уверен, что моя работа на кого-то действительно повлияла, но я очень рад, что игры, в центре которых находится история, признаются Гильдией сценаристов Америки. Я пришёл в игровую индустрию, увидев в ней потенциал для создания серьёзного медиа, а сейчас, как мне кажется, этот потенциал стал реализоваться.
Впрочем, Маллек сожалеет о некоторых упущенных во время работы с Элиисоном возможностях. Так, он рассказывает, что слышал о том, что в доме писателя есть секретные проходы, полки, заставленные памятными безделушками и печатными машинками. Однако продюсер не попросил фантаста показать ему всё это, когда был у него дома. Вместо этого, когда Эллисон пошёл переписывать диалоги в свой кабинет, он остался на кухне и «размышлял над фигуркой Человека-паука, подвешенной на одну из столешниц».
Кроме того, я сожалею, что не поддерживал нашу дружбу после того, как работа над проектом была завершена. Порой я размышлял над тем, чтобы позвонить ему или написать, но никак не мог придумать причины, чтобы побеспокоить его.
Маллек считает, что в будущем мы увидим полный переход игровой индустрии на «цифру». Он ожидает появления облачных сервисов на манер Netflix или Amazon. Кроме того, его интригует развитие виртуальной реальности, но перспективы развития AR как игровой платформы кажутся ему более радужными. Впрочем, продюсера беспокоят и более глобальные проблемы, связанные с компьютерами.
Поработав над параноидальными играми вроде I Have no Mouth, and I Must Scream, я, должен признаться, начал беспокоиться о том, что компьютеры могут получить доступ к нашим мозгам. Даже посредствам простой игры. Наверное, поэтому я стал проводить больше времени за настольными играми.
Тенденции
Harlan Ellison: другие книги автора
Кто написал I Have No Mouth, and I Must Scream? Узнайте фамилию, как зовут автора книги и список всех его произведений по сериям.
В течение 24 часов мы закроем доступ к нелегально размещенному контенту.
У меня нет рта, но я должен писать(зачеркнуто). кричать
Искусство - это то, что создано человеком и вызывает эмоциональный отклик, не оставляет равнодушным. При этом оно вполне может быть развлекательным, либо задавать сложные вопросы, либо вызывать тревогу или даже страх.
Так считаю я.
А что искусство для вас?
Считаете ли вы игры искусством?
Вот, например, Роджер Эберт (известный американский кинокритик) отказывает им в этом праве. И это его мнение, которое либо можно разделять, либо искать контраргументы.
А вот при продаже игр на Neo Geo AES, все чаще используется слово "провенанс", пришедшее из аукционных домов. И это реальность, нравится она нам или нет.
Так что, как говорила дочь офицера: "Не все так однозначно".
Для меня искусство в гейминдустрии - это игры тех времён, когда игровой код приходилось вылизывать, ибо патчи либо ставить некуда, либо распространять их было очень проблематично.
Создавать шедевры на столь ограниченном пространстве и без возможности их доработки могли только талантливые люди. И они заслуживают, чтобы их творения не были забыты.
Сейчас ситуация иная. Игры достигают размеров жёстких дисков, патчи к ним зачастую немногим меньше. У разработчиков полностью развязаны руки, твори не хочу. А по факту, куда не посмотри, в ходу ширпотреб, за редким исключением, игры, предлагающие что то новое в плане сюжета, игровой механики, дизайна вызывают у большинства игроков неприязнь и желание вернуться в болото привычных серий игр, или игр, ориентированных на мультиплеер.
К счастью, попытки создать что то иное, что-то, что хоть немного, но больше, чем просто игры все равно предпринимаются. Пусть и с разной степенью успешности.
Это игры компании Quantic dream, Hellblade: Senua's sacrifice от Ninja Theory, Death stranding Кодзимы, наверняка есть что то ещё.
И уже то, что после их выхода разжигаются споры, форумы полны комментариев, как восторженных, так и гневных, говорит о том, они выполнили свое предназначение.
Но давайте вернёмся в прошлое и подробнее рассмотрим одну из игр, претендующую на нечто большее, чем просто развлекать. Игру, созданную на стыке литературы и игровой индустрии. Речь о квесте "I have no mouth, and i must scream". Тем более, что совсем недавно она доехала до меня из США.
Но в начале надо немного поговорить о первоисточнике - о рассказе Харлана Эллисона с аналогичным названием.
Он был опубликован в 1967 году, а в 1968 получил премию "Хьюго". Рассказ повествует о мире после тотальной войны, в которой победу одержал Суперкомпьютер (на тот момент это было ещё оригинально, и вроде бы Эллисон впоследствии вполне успешно судился с создателями Терминатора). Суперкомпьютер не удовлетворился полным уничтожением человечества, для себя он оставил в живых 5 человек. Зачем? Это вы узнаете, прочитав рассказ. Чем все закончилось? Это вы узнаете, прочитав рассказ. Вообще, сделайте паузу и прочитайте этот рассказ. Поверьте, он стоит потраченного на него времени.
После прочтения надолго остаётся тяжёлое послевкусие, но оно в чем то даже приятно. Далеко не каждое литературное произведение заставляет окунуться в атмосферу безысходности и с наслаждением там побултыхаться.
И вот около 30 лет спустя, Харлану Эллисону предложили поучаствовать в создании игры, за основу которой было взято именно это творение.
Эллисон, по воспоминаниям, не очень то и любил видеоигры, но желание попробовать что то новое, вероятно, победило. Опять же по воспоминаниям, ему понравилась идея подробнее раскрыть характер каждого персонажа из рассказа, попробовать подобрать им причины по которым они оказались в этом аду.
И это вполне удалось. Игра оказалась полна подтекстами, намеками, недосказанностями. Диалоги и действия несут в себе некий психологизм. Тут необходимо не только вчитываться, но и переживать события вместе с персонажами. Очень важно подойти к игре с правильным настроем.
Технически - это классический квест с диалогами и пиксель-хантингом. В нем достаточно нелогичных задач, но в целом раздражения игра не вызывает. Здесь хорошая графика и музыкальное сопровождение. Но все это вторично и на этом не стоит заострять внимание.
Ведь главное здесь - сюжет. Он развивает, дополняет идеи оригинального рассказа и даёт возможность закончить историю на условно положительной ноте (концовок тут несколько, так что возможны варианты).
Нам наконец то рассказывают, что за люди находятся в плену у сверхкомпьютера и какие грехи на их совести. а они не малые. Хотя тут спорно. К примеру, ставить на один уровень доктора Нимдока со всеми остальными. такое себе, но тут видимо, прослеживается идея, что грех, он и есть грех, вне зависимости от масштаба.
Проходя сюжетную часть каждого из персонажей (не хочется называть их героями) мы подробнее узнаем о их жизни и получаем возможность искупить грехи.
После чего нам дадут возможность спастись и даже попробовать возродить человечество. ну или повторить судьбу из финала рассказа.
Отдавая должное Харлану Эллисону, нельзя забывать и Дэвида Маллека, именно он задавал общее направление для сюжета игры. Маллек признавался, что этой игрой он хотел заставить другие компании задуматься о том, что игры могут быть серьезнее, что они могут заставлять людей задумываться. Но сомневался, что такое реально.
И как показало будущее - оказался прав.
. к сожалению
К сожалению будущее игровой индустрии выглядит как не самая лучшая концовка этой игры.
У тех, кто хочет получать от игр больше, чем просто побегать по уровню с оружием и поубивать противников, нет голоса, но они хотят кричать.
Харлан Эллисон - Мрачный Льюис Кэррол XX века
На 85-ом году жизни - 27 июня 2018 года - из жизни ушел американский фантаст Харлан Эллисон.
Не смотря на свой профессионализм и определенную славу в мире фантастики он ушел очень тихо. Это не поднималось сильно в западных соц.сетях и почти не поднималось в наших (всё что я нашел это новость на сайте журнала "Мир Фантастики"), из-за чего о его смерти я узнал одновременно с уходом из жизни нашего автора Эдуарда Успенского (но не смог это увековечить в силу сломанного ПК).
Этот человек в лучшие годы своей карьеры был очень агрессивен и, прямо скажем, не умел держать язык за зубами. Если он хотел высказаться, то высказывался так что только держись. Это его отличало от других авторов и именно из-за этого его выгнали из университета, за "указание точного направления" профессору литературы, который сказал тогда ещё юному Харлану что он бездарь (этому же профессору он позже отсылал каждую свою публикацию, но ниразу не получил ответа).
Он очень жестко относился к своему творчеству. Он готов был засудить всех и каждого у кого был хотя бы намёк на его идеи. Например в титрах к самому первому фильму "Терминатор" вы можете увидеть его имя (связано это с тем что концепция ему напомнила его же рассказ "Солдат" и чтобы избежать неприятностей авторы фильма добавили имя Харлана в титры). Он был в ярости даже от использования его оригинальных названий, таких как "I have no mouth and I must scream" ("У меня нет рта, но я хочу кричать") - одно время этот рассказ в штатах был дико популярен и так была переименована одна пьеса, которая не имела никакого отношения к рассказу, но хотела этим названием привлечь публику, за что почти мгновенно организаторы получили повестку в суд.
Были у Харлана и непростые отношения с Россией в свои годы. Когда он узнал от своих российских знакомых что его рассказы были неофициально изданы у нас издательством "Азбука"(занимает лучшее место на моей книжной полке) он рвал и метал. Он дал разрешение издательству "Полярис" и они издали его рассказы в виде трёхтомника "Миры Харлана Эллисона" в предисловии к которому ругался на "Азбуку" и обещал расстрелять здание издательства из базуки и скинуть на него дохлого бронтозавра.
Самые известные работы писателя:
"Светлячок" - его дебютный рассказ, о последнем человеке на земле, которого наделили бессмертием.
"У меня нет рта, но я хочу кричать" - постапокалипсис о том как совершенное оружие практически целиком уничтожило человечество.
"Солдат" - о солдате из будущего, который попал в прошлое.
Он писал сценарии к проектам типа "Сумеречной зоны", а так же участвовал в создании одноименной игры по рассказу "У меня нет рта, но я хочу кричать" (поиграть строго рекомендуется - сюжет дополняет рассказ, а так же Харлан самолично озвучил главного антагониста - суперкомпьютер А.М.)
Парень и его пес (есть так же фильм - одна из немногих экранизаций).
Дорогие фанаты фантастики, я думаю Харлан Эллисон достоин быть издаваемым не меньше Стивена Кинга. Больно видеть как столь талантливый человек уходит в небытие.
И если можно найти парочку причин тому что у нас не издают Клайва Баркера (не смотря на то что у издательства "Эксмо" есть серия отечественного сплаттерпанка), то я не вижу причин тому что бы не издавать на русском книги и сборники Харлана Эллисона. Я видел его рассказы только в многоавторских сборниках типа "Новая Книга Ужасов" (серии "Тёмная Башня") или "Новые рассказы в честь Рэя Брэдбери". Ещё о нём хорошо отзывался Стивен Кинг в своей книге "Пляска Смерти".
Выбрав категорию по душе Вы сможете найти действительно стоящие книги и насладиться погружением в мир воображения, прочувствовать переживания героев или узнать для себя что-то новое, совершить внутреннее открытие. Подробная информация для ознакомления по текущему запросу представлена ниже:
I Have No Mouth, and I Must Scream — читать онлайн бесплатно полную книгу (весь текст) целиком
Ниже представлен текст книги, разбитый по страницам. Система сохранения места последней прочитанной страницы, позволяет с удобством читать онлайн бесплатно книгу «I Have No Mouth, and I Must Scream», без необходимости каждый раз заново искать на чём Вы остановились. Поставьте закладку, и сможете в любой момент перейти на страницу, на которой закончили чтение.
I HAVE NO MOUTH, AND I MUST SCREAM
by Harlan Ellison
Limp, the body of Gorrister hung from the pink palette; unsupported hanging high above us in the computer chamber; and it did not shiver in the chill, oily breeze that blew eternally through the main cavern. The body hung head down, attached to the underside of the palette by the sole of its right foot. It had been drained of blood through a precise incision made from ear to ear under the lantern jaw. There was no blood on the reflective surface of the metal floor.
When Gorrister joined our group and looked up at himself, it was already too late for us to realize that, once again, AM had duped us, had had its fun; it had been a diversion on the part of the machine. Three of us had vomited, turning away from one another in a reflex as ancient as the nausea that had produced it.
Gorrister went white. It was almost as though he had seen a voodoo icon, and was afraid of the future. “Oh, God,” he mumbled, and walked away. The three of us followed him after a time, and found him sitting with his back to one of the smaller chittering banks, his head in his hands. Ellen knelt down beside him and stroked his hair. He didn’t move, but his voice came out of his covered face quite clearly. “Why doesn’t it just do us in and get it over with? Christ, I don’t know how much longer I can go on like this.”
It was our one hundred and ninth year in the computer.
He was speaking for all of us.
Nimdok (which was the name the machine had forced him to use, because AM amused itself with strange sounds) was hallucinating that there were canned goods in the ice caverns. Gorrister and I were very dubious. “It’s another shuck,” I told them. “Like the goddam frozen elephant AM sold us. Benny almost went out of his mind over that one. We’ll hike all that way and it’ll be petrified or some damn thing. I say forget it. Stay here, it’ll have to come up with something pretty soon or we’ll die.”
Benny shrugged. Three days it had been since we’d last eaten. Worms. Thick, ropey.
Nimdok was no more certain. He knew there was the chance, but he was getting thin. It couldn’t be any worse there, than here. Colder, but that didn’t matter much. Hot, cold, hail, lava, boils or locusts, it never mattered: the machine masturbated and we had to take it or die.
Ellen decided us. “I’ve got to have something, Ted. Maybe there’ll be some Bartlett pears or peaches. Please, Ted, let’s try it.”
I gave in easily. What the hell? Mattered not at all. Ellen was grateful, though. She took me twice out of turn. Even that had ceased to matter. And she never came, so why bother? But the machine giggled every time we did it. Loud, up there, back there, all around us, he snickered. It snickered. Most of the time I thought of AM as it, without a soul; but the rest of the time I thought of it as him, in the masculine the paternal the patriarchal for he is a jealous people. Him. It. God as Daddy the Deranged.
We left on a Thursday. The machine always kept us up-to-date on the date. The passage of time was important; not to us, sure as hell, but to him/it/AM. Thursday. Thanks.
Nimdok and Gorrister carried Ellen for a while, their hands locked to their own and each other’s wrists, a seat. Benny and I walked before and after, just to make sure that, if anything happened, it would catch one of us and at least Ellen would be safe. Fat chance, safe. Didn’t matter.
It was only a hundred miles or so to the ice caverns, and the second day, when we were lying out under the blistering sun—thing he had materialized, he sent down some manna. Tasted like boiled boar urine. We ate it.
On the third day we passed through a valley of obsolescence, filled with rusting carcasses of ancient computer banks. AM had been as ruthless with its own life as with ours. It was a mark of his personality: it strove for perfection. Whether it was a matter of killing off unproductive elements in his own world-filling bulk, or perfecting methods for torturing us, AM was as thorough as those who had invented him—now long since gone to dust—could ever have hoped.
There was light filtering down from above, and we realized we must be very near the surface. But we didn’t try to crawl up to see. There was virtually nothing out there; had been nothing that could be considered anything for over a hundred years. Only the blasted skin of what had once been the home of billions. Now there were only five of us, down here inside, alone with AM.
I heard Ellen saying frantically, “No, Benny! Don’t, come on, Benny, don’t please!”
And then I realized I had been hearing Benny murmuring, under his breath, for several minutes. He was saying, “I’m gonna get out, I’m gonna get out,” over and over. His monkey-like face was crumbled up in an expression of beatific delight and sadness, all at the same time. The radiation scars AM had given him during the “festival” were drawn down into a mass of pink-white puckerings, and his features seemed to work independently of one another. Perhaps Benny was the luckiest of the five of us: he had gone stark, staring mad many years before.
But even though we could call AM any damned thing we liked, could think the foulest thoughts of fused memory banks and corroded base plates, of burnt out circuits and shattered control bubbles, the machine would not tolerate our trying to escape. Benny leaped away from me as I made a grab for him. He scrambled up the face of a smaller memory cube, tilted on its side and filled with rotted components. He squatted there for a moment, looking like the chimpanzee AM had intended him to resemble.
Then he leaped high, caught a trailing beam of pitted and corroded metal, and went up it, hand-overhand like an animal, till he was on a girdered ledge, twenty feet above us.
“Oh, Ted, Nimdok, please, help him, get him down before—” She cut off. Tears began to stand in her eyes. She moved her hands aimlessly.
It was too late. None of us wanted to be near him when whatever was going to happen, happened. And besides, we all saw through her concern. When AM had altered Benny, during the machine’s utterly irrational, hysterical phase, it was not merely Benny’s face the computer had made like a giant ape’s. He was big in the privates; she loved that! She serviced us, as a matter of course, but she loved it from him. Oh Ellen, pedestal Ellen, pristine-pure Ellen; oh Ellen the clean! Scum filth.
Gorrister slapped her. She slumped down, staring up at poor loonie Benny, and she cried. It was her big defense, crying. We had gotten used to it seventy-five years earlier. Gorrister kicked her in the side.
Then the sound began. It was light, that sound. Half sound and half light, something that began to glow from Benny’s eyes, and pulse with growing loudness, dim sonorities that grew more gigantic and brighter as the light/sound increased in tempo. It must have been painful, and the pain must have been increasing with the boldness of the light, the rising volume of the sound, for Benny began to mewl like a wounded animal. At first softly, when the light was dim and the sound was muted, then louder as his shoulders hunched together: his back humped, as though he was trying to get away from it. His hands folded across his chest like a chipmunk’s. His head tilted to the side. The sad little monkey-face pinched in anguish. Then he began to howl, as the sound coming from his eyes grew louder. Louder and louder. I slapped the sides of my head with my hands, but I couldn’t shut it out, it cut through easily. The pain shivered through my flesh like tinfoil on a tooth.
And Benny was suddenly pulled erect. On the girder he stood up, jerked to his feet like a puppet. The light was now pulsing out of his eyes in two great round beams. The sound crawled up and up some incomprehensible scale, and then he fell forward, straight down, and hit the plate-steel floor with a crash. He lay there jerking spastically as the light flowed around and around him and the sound spiraled up out of normal range.
I Have No Mouth, and I Must Scream: краткое содержание, описание и аннотация
Предлагаем к чтению аннотацию, описание, краткое содержание или предисловие (зависит от того, что написал сам автор книги «I Have No Mouth, and I Must Scream»). Если вы не нашли необходимую информацию о книге — напишите в комментариях, мы постараемся отыскать её.
Читайте также: